В России провел пять дней и дал два концерта музыкант, на которого, по слухам, не достать билетов в Нью-Йорке. Одни называют его «Ричард Бона», делая ударение на первый слог фамилии и склоняя ее. Другие предпочитают вариант «Ришар Бона», ударение переносят на последний слог и к попыткам говорить «с Боной», «о Боне» и так далее относятся с легким бешенством. Сам артист одинаково охотно откликается на оба варианта. Что же до музыкантов его состава, то с ними проще: Эрнесто Симпсон — он и на Кубе Эрнесто Симпсон.
О том, как играл этот великолепный состав, можно бы было писать много и сочно. Однако автору этих строк в очередной раз пришлось вспомнить горькую истину, согласно которой хоть сколько-то причастный к организации человек более наблюдает задворки сцены, чем ослепительные улыбки музыкантов. Кроме того, на волне крайне успешного появления коллектива перед публикой ходят слухи, что Ришар, он же Ричард, вскоре вновь вернется. И потому репортаж получится куда менее музыковедческим, чем хотелось бы; правда, в случае с данным конкретным коллективом далеко не очевидно, что именно музыковедческий репортаж передал бы впечатления от него лучше, чем репортаж, скажем так, событийный. Так что в кои-то веки освоим в «Полном джазе» жанр желтой прессы: не что играли, а что делали и что кушали.
Итак, официоз: группа Ричарда Боны впервые посетила Россию в рамках второго международного фестиваля «Джаз в Старом Городе», который представила торговая марка «Коньяк Старый Город» в сотрудничестве с агентством «АртМания». Концерты прошли 3-го ноября в Москве (клуб «Апельсин») и 5-го ноября в Санкт-Петербурге (Каменноостровский театр бального танца, он же Деревянный Театр).
А теперь поехали.
Ричард Бона и его команда
Первое знакомство со сверх-коллективом состоялось в вестибюле гостиницы «Украина», куда музыканты были доставлены в почти бессознательном состоянии после десятичасового перелета, таможни и полуторачасового рейда по московским пробкам. Шестеро заморских гостей, к которым еще не присоединился в тот момент road-менеджер Даниэль Бойвин, стояли кружком и говорили ладком. Разговоры в основном состояли из обсуждения мужских достоинств нарисованных на потолке вестибюля украинских пионеров, дружеских издевательств над постоянно засыпавшим клавишником Этьеном Стадвиком и задумчивого «вааау» в адрес проходивших мимо девушек в спортивных костюмах. «В России красивые женщины, мужик» — таковы были первые исторические слова, сказанные Ричардом Боной вашему покорному слуге после пятиминутного дружеского негритянского рукопожатия, напоминавшего хорошо продуманную схватку. «Женщины-то красивые, конечно», был исторический ответ,- «только они не из России, а откуда только не, потому что вместе с вами в гостиницу заселяют штук двадцать национальных велосипедных команд». Ричарду Боне взгрустнулось, и коллектив отправился разбирать чемоданы.
Ричард Бона и политика
На первый обед группа отправилась в «Шестнадцать тонн», решив не утомлять себя очередной прогулкой по пробкам даже ради соблазнов национальной русской кухни где-то на Бауманской. «Это еще что?» был вопрос относительно Белого Дома. «Правительство? Путин — там?». Попытки объяснить, что Путин не там, ни к чему не привели. «Мы пойдем к Путину», решительно сказал Бона, «и пусть они попробуют нас не пустить. Мы просто скажем, что пришел Ричард Бона». Участники коллектива встретили его идею без особого энтузиазма, а саксофонист Аарон Хейк после долгого изучения Дома Правительства наконец спросил, не по нему ли стреляли в свое время из танков. Узнав, что именно по нему, он, похоже, окончательно решил в гости к Путину не ходить, и группа все-таки отправилась питаться.
Ричард Бона и английская кухня
«What the f***?!» — таковы были очередные исторические слова одного из лучших басистов мира, когда он увидел в сердце Москвы типично английский интерьер «Шестнадцати тонн». Ему объяснили, что русская кухня еще впереди, а пока обойдемся овсянкой. Этьенн Стадвик, даже не подумав продвинуться к гардеробу, направился в бар и принялся перемигиваться с официантками (в этом он вообще оказался специалистом не меньшим, чем в игре на клавишных). Остальные пятеро устроили потрясающую по силе воздействия на гардеробщика акцию, один за другим сдавая свои куртки и пальто и уходя на второй этаж, не успев получить номерок.
Из английской кухни каждый выбрал что-то свое. Перкуссионист Сэмюэл Торрес, например, рискнул попробовать борщ. Барабанщик Эрнесто Симпсон минут двадцать выяснял, что такое рыбная солянка. Гитариста Эли Менезеса безумно насмешил заявленный в меню «зеленый рис», тогда как Этьенн Стадвик заказ сделал достаточно быстро и принялся высматривать официанток. Не без успеха, разумеется. Официантку все музыканты упорно звали «Бихепой». Как выяснилось, причиной тому было ее имя «Венера», написанное на значке заглавными буквами. Пришлось объяснять, что никакая она не «Бихепа», а самая что ни на есть Venus. «Ну да», сказал Торрес, «бог любви». «Какой еще на фиг бог любви», изумленно спросил Стадвик. «Ну Венера, — пояснил Торрес, — бог любви, тундра ты колумбийская». Минут через пять выяснилось, что зарубежные гости не только не могут отличить «бихепу» от «Венеры», но еще и путаются в английском и вместо «goddess» запросто могут сказать «god». И пока этот филологический форум набирал обороты, Бона уже любовно приобнимал «Бихепу» за талию и заказывал ей блинчики «как вон у тех, в галстуках, я не знаю, что это за фигня, но мне такую же».
Этьенн Стадвик, Сэмюэл Торрес, Храм Христа Спасителя и московский метрополитен
Стадвик оказался настоящим живчиком: уже через час после обеда, когда остальные с блаженными стонами упали в оговоренные в контракте двуспальные кровати, он вознамерился пойти смотреть вечернюю Москву, а за компанию захватил еще и Торреса. В холле гостиницы им встретилась троица псевдо-русских музыкантов в белых сапогах и черных бархатных одеждах, шитых золотом. Торрес с легким изумлением уставился на состав из гитары, балалайки и гармони. Стадвик, ни секунды не колеблясь, констатировал: «Марьячи. Похоже. Пошли».
Ну что ж, пошли так пошли. От такси пара следопытов отказалась, решив изучить на практике, как выглядит московский андеграунд. По дороге осведомились о численности населения. Приуныли: привычный Нью-Йорк оказался обычной деревней. Пришлось порадовать, рассказав о необходимости регистрации для приезжих. Быстро соображающий Стадвик понял, что путешествует в компании незарегистрированного нелегала, и довел эту информацию до Торреса. Торрес посмеялся, но приотстал и в дальнейшем держал дистанцию метров в десять.
В метро несколько неожиданно обнаружилось двое совершенно независимых друг от друга типов разного возраста и социального положения, каждый из которых, к изумлению публики, исторг содержимое желудка непосредственно в салоне. Объяснять заморским гостям, что подобные казусы, мягко говоря, крайне нетипичны, было бессмысленно — они явно считали, что так и должно быть. Ехать, впрочем, было недалеко, и скоро взору музыкантов предстал Александровский сад, памятник Жукову («это их знаменитый революционер», пояснил Стадвик Торресу на правах старшего), нулевой километр и, наконец, Красная Площадь. Ну, по крайней мере ЭТО их наконец-то проняло, пока Стадвик (большой специалист по России, кстати) не вспомнил об историческом приземлении на святыню святынь германского летчика-любителя. На фоне этих воспоминаний собой Василия Блаженного был воспринят как-то мимоходом.
В программе, правда, оставался еще храм Христа Спасителя, который явно мог бы додавить Торреса (сравнительно молодой и набожный, этот южноамериканец в отличие от стойкого Этьена склонялся сдаться перед величием русской столицы). Но чтобы добраться до него кратчайшим путем, пришлось рискнуть перевести музыкантов через закрытый перекресток у Кремлевской набережной. Будучи обматерены в несколько сотен глоток, они явно почувствовали себя в Нью-Йорке и храм восприняли более в контексте того, что раньше здесь был бассейн. Торреса заинтересовала статуя царя-освободителя, Стадвик выдал ему исчерпывающую лекцию о крепостном праве. Торрес начал настаивать на том, что ничего подобного быть не могло и рабами в России были африканские негры. Стадвик поднял Торреса на смех. Торрес обиделся. Метро «Кропоткинская», пересадка на «Парке культуры», «Киевская». Приехали.
Ричард Бона и концерт в Москве
Я сам не видел, но Рабинович — напел. Говорят, было хорошо.
Ричард Бона и первые шаги в Питере
Историческое прибытие коллектива в Северную Пальмиру охарактеризовалось в первую очередь тем, что стало ясно, кто в коллективе самый ответственный. Практически все вещи в автобус грузил опять-таки Стадвик, который потом уселся на какой-то острый угол, улыбнулся и заснул мертвым сном в невообразимой позе, отрицающей все законы тяготения. Остальные ехали в другом автобусе и комментировали.
В гостинице Бона немедленно потерял паспорт, на поиски которого ушло полдня. Впрочем, кончилось все благополучно. Стадвик и менеджер коллектива Даниэль Бойвин заехали по дороге в клуб «Че» выгрузить пару чемоданов. Зашли выпить по чашке чаю. Заодно поели. Обнаружили в клубе бесплатный Интернет, вынули каждый по белому «Макинтошу» и уткнулись в них на час. Конец оргии положил не какой-нибудь там Ричард Бона, организатор концерта или иное ответственное лицо, а водитель микроавтобуса Александр, который категорически потребовал отпустить его на обед.
Даниэль Бойвин и постройка сцены
Оставив товарищей в очередной раз отсыпаться, истинные герои шоу-бизнеса Бойвин и опять-таки Стадвик вновь погрузили инструменты в автобус и поехали на место выступления, где уже шло строительство сцены. Войдя в здание 1837 года постройки через служебный вход (скрипучий паркет, вешалка, телевизор «Рекорд», тряпка и вахтерша Алевтина Федоровна), Стадвик несколько заскучал, однако сам зал, изначально предназначенный для изысканных танцев, гостей порадовал. Скоро на смеси русского, французского и английского уже велись следующие громогласные переговоры: «Даниэль!» — «Кеске се?» — «Мужики, они говорят, что им нужен какой-то двухступенчатый трансформер, кто-нибудь понимает, что это за хрень?» — «Я понимаю!» — «Ээээ, мистер Стадвик, we probably have what you want» — «Карашоу».
Алевтина Федоровна, неслышно скользя среди техников сцены в музейных тапочках, периодически приносила Даниэлю кофе в трогательном белом стакане с синим зайцем. Даниэль плакал, но пил.
Юрий Льноградский и касса
Осваивая на ходу все мыслимые специальности, ваш покорный слуга поработал в этот вечер и билетным кассиром. Публика шла разная — в диапазоне он пришедших на Нино Катамадзе и впервые слышащих о Ришаре Бона до пришедших на Ришара Бона и впервые слышащих о Нино Катамадзе. Некоторые с разбегу втыкались в окно кассы по пояс и спрашивали дрожащими голосами: «Что, это будет настоящий Ришар Бона?». Некоторые, посдержаннее, задавали издевательские вопросы типа «небось и со своим коллективом, не один?». Некоторые были просто в ступоре. Большими косяками шли музыканты, автопозиционирование которых также было разнообразным. На одном конце шкалы — «молодой человек.. нас трое бедных питерских джазменов.. у нас девятьсот рублей на троих… пустите нас ради Христа». На другом — гордое: «Здравствуйте! Я такой-то из группы такой-то, и по договоренности с организаторами мне нужно провести двадцать человек!». Были и журналисты: некоторые не смущаясь представлялись от изданий, которые они давно не представляют, некоторые, чуть краснея, говорили, что их от журнала — ШЕСТЬ человек. Но самыми замечательными были компатриоты Ричарда, которые приходили со своими негритянскими девушками, одетые в полном соответствии с негритянскими комедиями в спортивные куртки и броские свитера и носящие на груди умопомрачительные кресты как минимум в четверть натуральной величины.
Ричард Бона и концерт в Питере
Он стоял со своим басом перед микрофоном, играл и пел. И сверкал ослепительной улыбкой на поразительно черном лице. И это надо было слушать. Каким бы он не был полусумасшедшим в быту и какие бы анекдоты не рождались вокруг него каждые полминуты, на сцене он был таким, какого и ждали — одним из лучших музыкантов сегодняшнего дня, которые умеют соединять в единой целое и достижения предшественников, и собственную индивидуальность, и шоу-бизнес, и музыку, и джаз, и фольклор, и юмор, и печаль.
Ричард Бона и отлет в Украину
«Let’s go, let’s go, let’s go!» — с этими словами он выскочил из гостиницы «Октябрьская» в питерский дождь, оказавшись неожиданно самым дисциплинированным, вихрем взбежал к регистрационному терминалу аэропорта Пулково и моментально оказался уже за пределами досягаемости, несколько иронически поглядывая на осматривавшего его охранника.
Он улетел, но он обещал вернуться. Может, тогда кто-нибудь и напишет о том, как он играл. Я буду помнить в основном о том, как он валял дурака. Но это тоже было неплохо, поверьте мне.
*
Текст: Юрий Льноградский. Публикация: «Полный Джаз» № 325 (8 ноября 2005)