Михаил Смирнов — композитор, продюсер, мультиинструменталист и аранжировщик. Родился 1 мая 1974 г. в Москве. Закончил училище при Московской государственной консерватории им. Чайковского по классу фортепиано. В 1995 г. начал работать вместе с отцом, знаменитым акустическим гитаристом Иваном Смирновым. Остаётся на сегодня единственным участником его коллектива, принявшим участие в записи всех сольных альбомов Ивана. На альбоме «Карусельный дед» (1996) выступает как исполнитель на клавишных, позже не только расширяет свой инструментальный арсенал (аккордеон, перкуссия), но и активно пишет музыку.
Автор музыки к фильмам «Змеиный источник» (1997), «Поклонник» (1999), «Женская собственность» (1999), телесериалам «Слепой» и «Громовы», спектаклю Амалии и Александра Гольданских «Самая, самая, самая» (2001). Автор идеи и продюсер изданных на аудио-CD этно-проектов «Кельтомания» (2000) и «Гусли русские» (2001). Организатор рок-фестиваля «Правила хорошего тона». Один из создателей инди-лейбла Sketis, работающего с современной этнической сценой России, и лейбла TeRiReM, выпускающего релизы с участием самого Михаила.
Выступает и постоянно гастролирует в составе группы Ивана Смирнова. Сотрудничал с ведущими музыкантами страны — Сергеем Старостиным, Сергеем Эрденко («Лойко»), Зулей Камаловой, Ольгой Арефьевой («Акустик Ковчег») и др. Лидер группы Art Ceilidh («Арт Кейли»), в состав которой, помимо трёх «отцов-идеологов» (самого Смирнова, а также духовика Сергея Клевенского и басиста Алексея Распопова), в разное время входили барабанщики Борис Лифшиц, Леонид Гусев, Андрей Кротов, Дмитрий Севастьянов, Анатолий Бельчиков, гитаристы Андрей Звонков и Николай Сарабьянов, басисты Антон Ревнюк и Пётр Дольский.
— Известно, что ты от стилей как таковых открещиваешься и говоришь, что для тебя важна сама музыка. Но поскольку издание у нас профильное, придётся всё-таки с самого начала объяснять людям, что представляет собой Art Ceilidh.
— Ну, если говорить о джазе, то для нас всех это некое общее поле. Все известные имена, все импульсы, которые мы получаем оттуда — наши, как и для любого джазового музыканта. Импровизация на наших концертах существует, хотя формат её несколько другой. Это современная европейская этно-музыка — настроение, которое присуще Европе в целом и в несколько меньшей степени мегаполисам. Мы осмелились взять на себя некую обобщающую, что ли, роль. Обычно в России играется что-то из области кельтики, фламенко, рэгги, ска, но ни одной профессионально работающей группы в контексте world music в принципе не существует. А world music — тоже, на мой взгляд, стиль, рождённый джазом. Скорее мы относимся именно к нему. Ну или, если брать ещё уже — к этно-року.
— Так какая она, ваша импровизация? Идёт она от готовых фраз и шаблонов, которые просто перемешиваются, или от фольклорных правил обыгрывания гармоний и мелодий, или это вообще что-то свободное, не связанное ни с образованием, ни с традициями?
— Я скажу так: нам нельзя относиться к тому, что происходит в музыке, формально. У нас своё пространство, и мы в первую очередь отталкиваемся от своего материала, а не от каких бы то ни было стандартов. Каждый решает по-своему, как импровизировать. И вообще сложно говорить о «традиционной импровизации». Культура этно-музыки в Европе существует уже давно, существует во всех странах, за исключением, может быть, Германии (до меня почему-то сведения о подобных немецких коллективах не доходили) — в Испании, в Португалии, в Англии, в Ирландии… Атлантика вообще давно уже вобрала в себя всё: и джаз, и этно, и рок-музыку, и эстраду. Поэтому мы просто имеем право на импровизацию. И она будет своеобразной, конечно. Это течение, к американскому стандарту вообще отношения не имеющее. Если какие-то правила у нас и существуют, то они отчётливо европейские.
— Давай зайдём с другой стороны. Серьёзные коллективы, которые могут быть чётко классифицированы (джаз, рок, фольклор), либо профессионально ез дят по тематическим фестивалям и зарабатывают деньги, либо обладают каким-то особым концептом, который изо всех сил стараются донести. Например, взялись они из принципа восстанавливать средневековые духовные гимны и больше ни о чём слышать не хотят. И в обоих случаях собственно творчества может практически не остаться, остаётся один концепт или одно зарабатывание денег. В вашем случае речь идёт о концепте, о профессиональной работе или о том, что вы создаёте свой материал и особо не задумываетесь, зачем?
— Начнём с того, что мы, безусловно, принадлежим к определённой касте музыкантов. Солирующими инструментами у нас являются волынка, этнические духовые и аккордеон — это о многом говорит, конечно, но остальной состав у нас вполне традиционный — гитара, бас-гитара, перкуссия, ударные, приглашённые вокалисты…
Кто-то представляет свою традицию. Есть, например, такая группа, Berroguetto, которая работает на основе галисийской традиции. Они сами галисийцы, но пользуются всем, что есть в современной музыке. Тем они и хороши, тем и отличаются от сугубо фольклорных коллективов, которых там тоже полно: у них есть свобода выбирать какие-то звуковые сочетания, ритмы, которые присущи не только их родной музыке. Да вообще любые современные музыканты, которые сколько-то успешны в плане этно-музыки, обязательно пользуются культурой общемировой. Свои песни — это основа, но при этом в музыке полно импульсов других.
Так вот мы — несколько странны в этом плане. Наше творчество не строится на российской национальной музыке: для того, чтобы там что-то создать, нужно пространство, над которым работает не один музыкант-созидатель, а сообщество. И я таких музыкантов особенно-то и не вижу. Появляются единицы, которые в своё время стали по-настоящему яркими открытиями — Инна Желанная, ансамбль «Сирин» — но, к сожалению, всё это в одно целое как-то не собирается, все существуют сами по себе и все работают сами на себя. А мы представляем другое настроение — мне, например, неинтересна задача играть русскую музыку во что бы то ни стало. Вот есть Москва, сами мы — москвичи, и мы играем музыку Москвы. Но это мегаполис, поэтому мы также играем музыку Лондона, Барселоны, Праги, Парижа и так далее.
Этого настроения у нас в России мало. Естественного настроения. За границей этого достаточно — есть фольклорные фестивали, регулярные выступления звёзд. А у нас этого нет, и мы бьёмся лбом именно в эту в стену. Стараемся создать на концертах и в концепции Art Ceilidh некий праздник. Для всех. Любой человек, который придёт, должен себя чувствовать комфортно.
— То есть, вы берёте то, что нравится конкретным людям, — Смирнову, Клевенскому, Распопову, — и играете, особо не задумываясь, просто получается, что именно этим конкретным людям интересны кельтские мотивы, африканские, испанские, а не, скажем, эскимосские…
Я сразу хочу оговориться насчёт кельтской музыки! На нас уже давно повесили ярлык кельтской группы, потому что когда мы всё это начинали, в стране было «кельтское настроение». Битком набивались залы, люди шли на концерты. Не потому, что это было модно, не потому, что это кельтская музыка, а потому, что это было откровение. На самом деле неважно было, какая именно это музыка. В определённое время это был Горан Брегович, фильмы Эмира Кустурицы… там тоже было что-то своё, привлекательное. Это открывало какие-то окошки в нашем восприятии, появлялся свежий воздух, нечто, чего раньше не было. Действительно залы ведь набивались! Вот этот самый Дом Художника [интервью происходит на ступенях Центрального Дома Художника после концерта группы Ивана Смирнова] был битком, люди стояли на улице, не могли взять билеты… Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы это слушать. Эта музыка — твоя. Можешь абсолютно ей открыться и пуститься в пляс, можешь сесть в уголке — и всё равно будешь чувствовать себя в своей тарелке. То же самое произошло и с нами, но мы никогда не играли кельтскую музыку так, как её играют некоторые коллективы: мы всегда исполняли авторскую музыку. Это просто общая музыкальная безграмотность: раз Сергей Клевенский играет на волынке — значит, он уже «кельт».
— Сейчас ваша концертная деятельность ограничивается почти исключительно Москвой. А в Москве можно играть четыре раза в неделю по клубам, но толком ни в музыке ничего не добиться, ни заявить о себе аудитории по-настоящему. Может ли эта музыка быть воспринята по России на уровне хороших больших концертов? На какую аудиторию они могут быть направлены?
— Каждый раз, когда мы куда-то выезжали — в Калугу, в Брянск — мы играли без особой коммерческой рекламы, никого не заманивали специально, никакой «целевой аудитории». В той же Калуге играли в программе джазового фестиваля «Летний джем». Там люди играли абсолютный мэйнстрим, и это было на открытой сцене, на территории краеведческого музея. Мы вышли на сцену, отыграли свою программу… и потом вынуждены были повторить её на бис два раза! Тот же самый сет. Всё это закончилось каким-то… тотальным братством, что ли. Мы же не играем этническую музыку во что бы то ни стало. Если не получается контакта с аудиторией, мы стараемся посылать максимально откровенные импульсы в зал, и оттуда получаем то же самое. Такова музыка праздника, как она есть. На празднике может быть что угодно, самые разные коллективы, но не должно быть музыкантов, которые погружены в своё и начинают философствовать, «грузить». Человек, который способен от этого напрячься, будет напрягаться. Тот, кто пришёл отдохнуть, хочет чего-то другого. А мы в состоянии это донести. И делаем всё, чтобы это состоялось, неважно, какими средствами. Это могут быть анекдоты, спонтанные диалоги между музыкантами, какой-то в хорошем смысле слова балаган. Не профессиональный, не клоунский. И это не касается профессиональных данных музыкантов — с самодеятельными музыкантами я никогда не играю.
— А что вообще с составом? Почему он так часто меняется? Михаил Смирнов, Сергей Клевенский и Алексей Распопов остаются ядром, а все остальные в той или иной степени пока «не попадают»?
— У нас вообще всё очень странно. Через Art Ceilidh прошли почти все составы современной российской рок-музыки. Музыканты, которые играют у Земфиры, в «Би-2», да и джазовых музыкантов много, кстати. Мы как кузница кадров, у нас пробовались многие. И я даже больше скажу, Art Ceilidh — это вообще до сих пор мечта, которая толком не воплотилась. Есть определённый уровень (Клевенский, Распопов), под который нельзя набрать коллектив аккомпаниаторов. Каждый из музыкантов должен быть частью того, что происходит. Если этого не случается, если есть хотя бы частица формальности — мы просто не играем.
— Если говорить не об Art Ceilidh, а о Михаиле Смирнове лично, то кто ты в первую очередь? Музыкант, композитор, продюсер?
— Я занимаюсь определёнными вещами профессионально. Музыка для кино, работа в чужих командах, сессионная деятельность. Но Art Ceilidh — это квинтэссенция. Всё, что я делаю — я делаю в контексте Art Ceilidh, даже музыку для кино, даже то, что я делаю в квартете Ивана Смирнова, в «Ковчеге» Ольги Арефьевой. Я стараюсь ломать стереотипы восприятия музыки, выходить за рамки. Для меня самое главное — откровенность, доходчивость. Что-то близкое к образу уличного музыканта — но не того, который стоит уныло в уголке и собирает деньги, а того, который в состоянии собрать вокруг себя площадь.
— Как ты представляешь в этом плане идеальное концертное выступление?
— А они все и были идеальными. Были чуть хуже, были чуть лучше, но мы всегда добивались того, что резонанс получали абсолютный. Не заставляя никого философствовать и погружаться в размышления о том, что произошло, просто создавая настроение. Для меня именно это и важно. Это позитив.
— А насколько влияет на создание такого вот праздника тот факт, что ваши тексты звучат на многих языках, но не на государственном?
— На английском я тексты пишу профессионально. Даже продаю. И английский «песенный» я просто знаю лучше, чем русский, потому что вырос не на свердловском или питерском роке, а на английской классике. Я лучше понимаю это настроение, чем то, которое соответствует отечественному формату, так что для меня английский — вообще родная стихия. Переживаю, конечно, что по-русски петь не могу. Но русские тексты — это вообще отдельный разговор. На мой взгляд, всё, что происходит русскоязычного в музыке — это либо авторская песня (которой я совершенно чужд), либо русский рок (которого я тоже совершенно чужд).
— Либо русская попса, которой ты тоже совершенно чужд?
— Это, кстати, как раз ближе, потому что там бывают такие дурацкие блаженные штуки, что ты уже их воспринимаешь как что-то, само собой разумеющееся. Вот и всё. Самое главное — это музыка и то, что она должна нести, праздник. Может быть английский текст, или греческий, или вот мы иногда на цыганском песни поём — всё это вокруг одного и того же ядра, всё работает на настроение.
— Были случаи, когда в концерте принимали участие посторонние люди?
— Постоянно. Вплоть до того, что мы с залом сходимся до неприличия. У нас часто танцуют, например, и если танцуют — значит, всё состоялось. Может выйти кто угодно, и всё это будет гармонично и правильно. Это общая свадьба. Мы свои люди, которым можно довериться, и мы ничему не препятствуем. Если понимаем, конечно, что человек «в теме». Пусть даже пьяный, если он адекватен. На празднике это нормально.
— Разговаривая с Михаилом Смирновым, нельзя не упомянуть Ивана Смирнова.
— А насчёт Ивана я могу сказать, что Art Ceilidh — это вообще своего рода детище «Карусельного деда». Я всегда об этом говорю, потому что в нём был определённый посыл. «Карусельный дед», первая пластинка, над которой мы работали вместе — она сердечная и искренняя, и вот оттуда и вырос Art Ceilidh.
— Она же тоже идёт от концепции балагана, праздника.
— Именно так и есть. Разве что она более углублённая, философская.
— На сегодняшний момент в собственной дискографии группы два диска — «Кельтомания», где Art Ceilidh идёт как один из нескольких коллективов, и «Ceilidoscope». Что скажешь о новой работе?
— Второе название диска — «Быть европейцем». Это отчасти жеманство: мы попытались сыграть в Европу… да и почему бы нам этого не сделать? Москва — полинациональный город. О пластинке скажу, что не надо ждать от неё рождения нового стиля или чего-то из ряда вон выходящего. Никакой новой норки мы не рыли, никаких не было претензий на то, чтобы кто-то мог куда-то с этой пластинкой удалиться и создать новую секту. Ни в коем случае. На ней тринадцать треков, которые между собой связаны только концептуально, но не стилистически. Там есть всё — от баллад до джазовой импровизации, есть откровенные рок-песни, но всё это в одной истории. Не хочу проводить параллелей, но те, кто любит «Белый Альбом» Beatles, воспримут «Кейлидоскоп» как родной.
— А та вещь, которую ты там делаешь совместно с дочерью — это попытка впустить в музыку некоего абстрактного ребёнка или осознанное удовольствие именно от того, что поёт свой собственный?
— В данном случае — первое. Я перепробовал много вокалисток, так как в этой песне должен был быть дуэт. Известные вокалистки пели профессионально, но настроения не было. И я даже не думал о дочери, просто понял, что нужен детский голос. А дочь у меня какое-то время жила в Англии, а тут приехала как раз. Тот самый ребёнок, который был нам нужен. Мы позвали её в студию, записали, а потом единодушно решили, что это лучший трек из тех, которые были записаны. Он максимально непосредственный, и песню он «делает». А то, что пробовали раньше, её тормозило.
— Ну и последний вопрос, который бы надо задать в самом начале. А то не все ведь выросли на английской классике… Что, собственно, значит само названием Art Ceilidh?
— Art — это искусство. А сeilidh — это гэльское слово, которое в Европе и Америке уже давно стало общим термином для определённого рода вечеринок, гуляний, когда из музыкантов никто особо не задумывается, что играть, но все настолько в теме, что без труда могут играть хоть сутками.
*
Текст: Юрий Льноградский. Публикация: «Джаз.Ру» №3 (апрель/май 2007)