Даниил Крамер родился в 1960 г. Заслуженный артист России, обладатель Европейской Премии им. Густава Малера (2000), почётный член Сиднейского Профессионального джазового клуба.
Музыкальное образование получил как пианист академического направления в Харьковской средней специальной музыкальной школе и затем — в Государственном музыкально-педагогическом институте им. Гнесиных. В студенческом возрасте начал серьёзно заниматься джазом, в 1982 г. получил I премию на конкурсе фортепианных джазовых импровизаторов в Вильнюсе. С 1984 г. интенсивно гастролирует, участвует в большинстве отечественных джазовых фестивалей, с 1988 года начинает выступать за рубежом (в том числе на крупных международных джазовых форумах Münchner Klavier sommer (Германия), Manly Jazz Festival (Австралия), European Jazz Festival (Испания), Baltic Jazz (Финляндия), Foire de Paris (Франция) и т.п.). Постоянно сотрудничает с ТВ- и радиокомпаниями (в 1997 г.на ОРТ показана серия уроков, впоследствии реализованная на видеокассете «Уроки джаза с Даниилом Крамером»). В 1996-1997 гг. — музыкальный редактор серии аудиокассет под названием «Современный джаз России». Преподаёт в институте им. Гнесиных, на джазовых отделениях училища им. Гнесиных и московской музыкальной школы им. Стасова. Автор методологических разработок, изданных Министерством Культуры СССР для использования в учебном процессе на джазовых отделениях музыкальных школ и училищ. Создатель класса джазовой импровизации в Московской Государственной Консерватории. Арт-директор многих российских джазовых фестивалей — в Тюмени, Екатеринбурге, Омске, Перми, Сургуте, Самаре, Нижнем Новгороде, Суздале, Уфе, Саратове. Автор существующего многие годы концертно-гастрольного абонемента «Джазовая музыка в академических залах», с огромным успехом идущего во многих городах России.
*
— Если можно, давайте начнём без формальных вопросов. Кто такой Даниил Крамер с точки зрения его хобби?
— Дело в том, что хобби у меня несколько, а одного постоянного, на всю жизнь, нет. Наверное, самое первое — это палеонтология. Увлёкся ещё в раннем детстве. У меня была такая знаменитая старая книжка с картинками, про динозавров, и когда я её просмотрел, то заболел на много лет. Я даже решил, что если по каким-то причинам не поступлю в консерваторию или в Гнесинский, то пойду на исторический факультет в МГУ. Не куда-нибудь, а именно в МГУ. Я тогда ещё не знал, что на исторический поступают только дети первых секретарей горкомов и обкомов.
— Это в каком возрасте вы этого не знали?
— Лет в четырнадцать-пятнадцать. Это простительный возраст. Но благо я с первого раза, и весьма успешно, поступил в Гнесинку, мне проверять правильность этого мнения не пришлось. Само же увлечение древним миром потом перешло в увлечение такими писателями, как Лев Гумилёв, и одно время его «Древняя Русь и Великая степь» была моей настольной книгой. А его теория пассионарности для меня стала удивительнейшим открытием, которая мне до сих пор очень многое объясняет в развитии мира, в поведении людей и человечества, и очень странно, что руководители государств, видимо, довольно слабо с ней знакомы. Теория пассионарности для меня стала почти что истиной, и на моих глазах жизнь её не опровергла ещё ни разу. А увлечение палеонтологией в силу невозможности участвовать в экспедициях превратилось в увлечение древним миром вообще.
— Чем же была обусловлена невозможность?
— Так я же занимался музыкой и не мог ехать в археологические экспедиции, да и кто бы меня туда взял без образования и спецподготовки! К тому же во время учёбы в Гнесинке тебя загружают так, что…
— Нет-нет, я имел в виду более ранний возраст, до Гнесинки.
— Тогда речь об этом вообще не шла. Тогда я был маменькин сынок. И я им перестал быть резко и страшно: в семнадцать лет попросту был посажен с громкими рыданиями в поезд и отправлен в Москву, и после этого домой уже не возвращался. Человек, который плохо знал, где булочная, остался в семнадцать лет один, представляете? Какая тут палеонтология…
Но я очень много читал исторических романов, потом, когда повзрослел, уже более серьёзной литературы вроде того же Гумилёва, увлекался Секстом Эмпириком. Этакое соединение истории и философии, которая меня интересовала не как собственно философия, а в разрезе исторической картины её существования: менталитет людей, которые жили тогда, их речь… Меня всегда интересовал язык средних веков, интересовало, как литераторы моделировали эти языки. Для меня разговор во многом определяет сам менталитет человека: иногда думаю, что по манере разговора могу очень многое о нём сказать. Кто-то смотрит на лицо, кто-то в глаза, а я обращаю внимание на то, как человек разговаривает. Хотя не могу сказать, что я в этом большой специалист. Я ни в чём не большой специалист, кроме музыки.
— А как же компьютерные игры, о которых вы как-то упоминали как о своём втором «я»?
— Году в 1987-88, на фестивале в Казани, Юра Левин (тогдашний помощник Игоря Зисера по местному фестивалю), показал мне первый в моей жизни компьютер, «БК», и первую в моей жизни игру, сейчас наверняка забытую навсегда, которая называлась «Президент». Это такая экономическая штука, где надо покупать и продавать акции, накопив достаточно денег — выигрывать выборы, и так далее и тому подобнее. Этот «Президент» изменил всю мою жизнь. Тут всё дело в том, что надо знать мой характер. Он странный: все мои хобби идут от того, что я не особенно люблю мир — бытовой, не природный,— в котором я живу. Я езжу на автомобиле, но не могу сказать, что я в восторге от этого. То ли дело лошадь! Я сел на лошадь и
всё понял. Недаром Каролин Локвуд, жена Дидье Локвуда, сказала: «Ты прирождённый наездник». Я со второго раза пошёл в галоп, не умея толком ездить на лошади… Скорее всего, я просто не в то время родился. Должен был родиться лет восемьсот-девятьсот тому назад. Спокойно бы мог обходиться без электричества, хотя сейчас, когда оно гаснет, я тут же звоню в РЭО, чтобы его немедленно включили. Я спокойно обошёлся бы и без автомобиля — я могу ходить пешком… И, кстати, эта нелюбовь к быту — в ещё одном моём хобби, о котором знает только моя семья (хотя я его не скрываю). Я разговариваю сам с собой и сам себе сочиняю сказки. С детства, лет с трёх. Сначала надо мной слегка подсмеивались, а в семье есть такая фраза — «Даня опять разговаривает с умным человеком». Я никогда этого не стеснялся и всегда спокойно разговаривал сам с собой, и до сих пор это делаю везде, где я один. И я всегда смотрел на картины и дорисовывал свои истории: у меня были собственные истории про Мону Лизу, про возвращение блудного сына… у меня всё было собственное. Особенно яркие истории у меня были по поводу Босха и Брейгеля. Очень уж здорово всё с ними получается. Там очень большой простор для воображения, я просто целые эпопеи разыгрывал. И поэтому, кстати, очень хорошо понимаю авторов «Кода да Винчи».
Так вот моя нелюбовь к бытовому миру… Когда я пришёл к выводу о несовершенстве человечества, о гигантском несовершенстве мира, в котором я живу, он перестал мне нравиться. Я убеждённый космополит, анархист, который не любит государство, не любит границы, считает, что человек просто должен жить в мире, делать всем добро. Я не очень понимаю, зачем нужна армия и полиция (единственное, что понимаю — зачем нужна ГАИ, потому что я нарушаю правила дорожного движения, и меня надо штрафовать; нет возражений). И всё это вместе внезапно вспыхнуло, когда я увидел эту компьютерную игру, «Президента». У меня как будто открылись глаза, я понял, чего мне не хватает в жизни. Я нашёл отдушину.
У меня две жизни, и одну жизнь я отдаю. Отдаю, потому что таков мой долг и моя любовь к людям и музыке. Эта любовь требует, чтобы я отдал часть своей жизни поездам, самолётам, гостиницам — тем вещам, которые я не люблю. Недавно я посчитал: я двадцать четыре года на сцене, и за это время более четырёх лет ушло только на поезда и самолёты. Более четырёх лет! Хотя я согласен, я отдаю свой долг. Но есть и другая часть жизни — та, где я живу, живу в двух опять-таки ипостасях. Живу, когда выхожу на сцену, вот эти два часа. Я не кокетничаю. Я начинаю рассказывать сидящим в зале всё то, что я высмотрел в компьютере, надумал в картинных галереях, чего я начитался в фантастике. Сижу, сочиняю истории, рассказываю их. Вы никогда не замечали, будучи на моих концертах, что моя игра сюжетна? Об этом писали многие критики. Эта сюжетность — предмет моей гордости, её исследовало несколько французских музыкальных критиков. И это правда, я рассказываю истории. А один критик обнаружил, что я иду к цели через её противоположность: он написал, что Крамер идёт к свету через показ тени. И это правда: я играю мрачно для того, чтобы оттенить тот свет, который хотел бы донести. Я это делаю абсолютно сознательно.
И тогда, в Казани, я заболел виртуальным миром. Я нашёл себе мир, в котором я могу жить годами. Что там, десятилетиями. Не потому, что это азарт. В «стрелялки» я не играю. Просто ходить и стрелять — это неинтересно.
— То есть вас интересует моделирование, строительство?
— Да, но ещё больше я люблю игры, в которых путешествую. Поэтому сейчас я с величайшим удовольствием купил «Oblivion», купил третью «Готику», у меня все эпизоды «Меча и магии», в которых много различных миров. Я покупаю себе дома, я в них живу, подбираю обстановку. Очень понравилась игра «Sims», в которой я могу просто моделировать чужую жизнь, обустраивать её, помогать. У меня действительно идёт виртуальная жизнь, пусть даже не моя, а чья-то.
— Это больше интерес к созданию индивидуальности, или вам так же интересны роли правителя, начальника, того, кто управляет целым народом?
— Это одинаково интересно. Государства я тоже строю, и не могу сказать, что я такой уж добрый. Я страшный завоеватель, люблю поединок, и мало какая игра может со мной справиться. Я очень терпелив в этом плане, я могу долго и трудолюбиво добывать какие-то ресурсы, чтобы потом их использовать, нанести страшный удар по противнику и уничтожить его с корнем. Я с величайшим удовольствием играл в серию «Dungeon Keeper», «Хозяин подземелий». Там чем ты хуже — тем лучше. Почему же нет? Любой человек — это единство противоположностей.
Я — музыкант, который всю жизнь положил на то, чтобы сделать людей лучше, я сознательно ставлю своей целью изменение человеческих душ посредством музыки, я ставлю своей целью трогать человеческие души. И что касается меня, то я хочу трогать их позитивно: есть музыканты с тёмной энергией, есть со светлой энергией. У меня энергия светлая. Но это просто разные типы. Негативная ничем не хуже позитивной, она просто другая, и одно без другого не существует. Нельзя представить себе мир с одними позитивными музыкантами — это чудовищно, я сам этого не выдержу и сразу стану негативным. Чтобы снег был белее, художник должен оттенить его чёрной краской. Без контраста ничего не будет, всё должно быть в комплексе, и деление на добро и зло вызывает у меня снисходительную улыбку. Они смыкаются.
В играх мне понравился тот тип виртуального мира, который можно называть именно миром. Я сразу же кинулся искать игры, где есть нелинейные сюжеты, игры с как можно более реалистичной графикой. И теперь я постоянно трачу деньги на апгрейды моего компьютера. Как только появляется что-то самое лучшее — оно появляется и у меня. Мне нужны самые лучшие видеокарты, самые лучшие процессоры, самый лучший звук, самые лучшие наушники и самый лучший Интернет.
— Рули? Педали? Манипуляторы? Или достаточно клавиатуры и мыши?
— Достаточно. Я могу проделать с клавиатурой такое, чего не проделает ни один из вас ни на джойстике, ни на руле. Пальцы пианиста работают с клавиатурой так, как не каждый профессиональный водитель с рулём работает.
— Вам неинтересны «стрелялки». Но когда играешь с человеком, а не машиной, там совсем другие ощущения. Принципиально другие. Вы не играли с людьми?
— Я пробовал играть по сети, но мне это не понравилось. Я одиночка, я должен быть сам. И, кстати, как-то я обнаружил одну интересную вещь, в которую сначала даже никто из моей семьи не поверил. Дело в том, что все мои идеи, как музыкальные, так и бизнес-идеи, рождаются тогда, когда я глубоко в компьютере. Вот пока я был там — была выстроена вся сеть моих фестивалей, был выстроен весь новый подход к русским джазовым программам, было выстроено всё то, что критики назвали экспансией, а Владимир Борисович Фейертаг — «крамеризацией всей России». Идеи, которых раньше вообще не было — например, гастрольного абонемента — рождались совершенно внезапно, причём парадокс в том, что я не могу сказать, какой именно своей составляющей компьютерные игры оказывают влияние на создание таких идей. Я помню, во что играл в 1994 году, когда родилась идея абонемента (это были ещё 486-е процессоры и полуторагигабайтные жёсткие диски, на которые я смотрел с вожделением), но это не имеет никакого отношения к самой идее. Никакой связи.
Ещё у меня есть качество, которое меня и не губит за компьютером: как бы азартно я ни играл, в любой момент я могу закрыть игру. То есть зависимости от машины нет, и для меня самого это странно. Хотя ноутбук всегда со мной: там работа, книги, банк данных на музыкантов, всё мое расписание — и, конечно, не менее десяти игрушек.
— То есть когда вы садитесь в поезд, всё начинается по полной программе?
— Первое, что я делаю, когда захожу в поезд — ищу розетку. И ужасно злюсь, когда её нет или она на 50 вольт. По этому поводу Давид Голощёкин придумал фразу: «Снова Крамер опутывает своими сетями весь вагон». Я всегда вожу с собой удлинитель.
— Мои знакомые ребята-музыканты ездят с ноутбуками, которые питаются и от 50 вольт.
— Всё! Теперь я буду искать себе такой же ноутбук…
— Есть ли какие-то игры, к которым хочется возвращаться снова и снова?
— Конечно. Моей коллекции компьютерных игр может позавидовать любой самый раскрученный магазин. Я недаром вспомнил, например, шестую серию «Меча и Магии». Только что к ней вернулся. Вернулся и к «Dungeon Keeper». Третья «Цивилизация» вообще не удаляется из компьютера: играю обычно либо за немцев, либо за американцев. У американцев очень хорошие самолёты, а у немцев прекрасная бронетехника.
— А у русских там…
— Там только казаки. Это… рановато [В игре Civilization у каждой из соперничающих наций есть своё военное know how, дающее на определённом этапе преимущество над среднестатистическим противником. У нации русских это know how — казаки, которые, однако, появляются на сравнительно ранней стадии экономического развития нации. — Ю.Л.] Я спокойно жду, от всех обороняясь, до времени появления бронетехники, и потом — всё. И русские казаки меня уже совершенно не волнуют.
— В таких играх — на предательство можете пойти?
— Запросто. Если у меня существует намерение завоевать территорию, я предупреждать об этом никого не буду. Блицкриг! И один шанс из ста у противника, что он его выдержит. Я очень хороший полководец и стратег, и я очень тщательно готовлю свои нападения. Так же тщательно, как я готовил свою джазовую экспансию в масштабе страны.
Один раз у меня был случай, когда я играл в «Diablo», как раз по сети; мы с напарником кого-то убили, одновременно рванулись к какой-то очень классной вещице, и он её подхватил первым. А я на него напал. В компьютерных играх я спокойно даю волю самым чёрным качествам своей души, которым никогда не даю воли в жизни.
Всё должно быть в комплексе. Я пришёл к компьютеру, будучи лауреатом нескольких конкурсов, имея весьма приличное литературное образование, хороший театральных багаж, очень солидный слуховой багаж. Половину Эмиля Золя знал на память. Для меня компьютер стал миром, в который я приношу душу, а не миром, который формирует мою душу.
— Что ещё есть из увлечений, о которых стоило бы сказать?
— Хотел бы заниматься верховой ездой, но, к сожалению, мало имею возможностей этим заниматься. Это требует времени. Надеюсь, что если немного сокращу свой гастрольный график, то у меня это время появится. Обнаружил, что моментально нахожу общий язык с лошадью, да и вообще с любым животным.
Моё второе хобби (реальное хобби!) — это животные. Я собачник, кошатник, кошки за мной всё время ходят. Дома — кот и кошка, раньше была собака. Не припомню с 1984 года одного дня, чтобы у меня дома не было полно всякой живности. Как-то так получается, что когда смотришь на животных, начинаешь понимать, как должны жить люди, как плохо люди себя ведут. Обычно-то реакция обратная — начинаешь меньше любить людей, больно уж контраст в пользу животных…
А ещё это пересекается, как ни странно, с педагогикой. Я не считаю её своей прямой профессией, хотя говорят, что я хороший педагог, ко мне ездят на консультации не только из городов России, но и из-за рубежа, я делаю мастер-классы, и швейцарцы даже выпустили компакт-диск моего мастер-класса в Базеле. Так вот любовь к животным привила мне терпимость к людям, а педагогика — жёсткость отношения к тем, кому я преподаю. Мне было приятно узнать, что студенты это хорошо понимают и мою жёсткость не воспринимают как холодность. Они воспринимают это примерно так, как я воспринимал жёсткость моего педагога по отношению ко мне: она шла от величайшей любви. А вообще я учился в атмосфере очень своеобразной. У Евгения Яковлевича Либермана в классе, если он хвалил кого-то, этот человек сразу понимал, что у него большие проблемы.
— Жалость?
— Нет. Равнодушие. А вот если тебе говорят что-то вроде «идиот», «птенец желторотый», «пошёл вон — стой, вернись, куда пошёл» — это означает, что ты, чёрт возьми, талантлив. Когда класс слышал вопли с руганью во время моих уроков (мне объясняли, насколько я бездарен, какой я идиот и глупец) — зависть была настоящей. И результатом была моя гигантская любовь к Евгению Яковлевичу. Гигантская. И это у студента, которого постоянно ругают! Был даже такой случай: на одном уроке дома у Либермана он страшно орал на меня, я играл всё хуже, вопли были всё страшнее. И вот открывается дверь и появляется процессия: заходит его дочь Марьяша (ей было лет восемь), за ней Кариночка (лет одиннадцать), за ней Марина, жена Евгения Яковлевича. Марьяша держит в руках топор. Вся эта процессия гуськом подходит к нам, и подученная Марьянка говорит отцу: «Папа, вот топорик, только ты уж его сразу, чтобы не больно!».
У моих студентов в консерватории одно время тоже был свой термин, «улыбка Крамера». И при этом я должен с гордостью сказать, что вот эти мои хобби, вот эти увлечения животными и педагогикой, сделали так, что дети, с которыми я занимался, меня всегда очень любили. Был удивительный случай: я работал с «Новыми Именами», благотворительным международным фондом, и вывозил детский ансамбль в Германию. Младшенькому, виолончелисту, гениальному армянскому мальчику, было в тот момент одиннадцать лет. Естественно, ребята ко мне постоянно подходили — то им на это не хватает карманных денег, то на это. Я добавляю…. А на репетиции они расслабились — в Германию приехали, видите ли! — и мне пришлось на них наорать как следует, потопать ногами… Можете представить себе реакцию немцев? Взрослый педагог кричит на детей! Отношение ко мне в этот момент изменилось карди- нально. Холодные отчуждённые лица, гневные и презрительные взгляды… Один из детей даже заплакал во время репетиции, он совершенно бездарно играл, и я на него наорал вполне заслуженно. Но никто из немцев не ожидал реакции детей после репетиции. А закон у нас был такой: то, что происходит на репетиции — это одно, а закончилась репетиция — всё; так вот этот маленький виолончелист подбежал ко мне, кинулся на руки, я его автоматически подхватил, он висит у меня где-то на шее… Немцы обалдели. Они не поняли. Потом кто-то из них увидел, как я даю карманные деньги ребятам. Они начали подходить к детям (мне потом дети же и рассказали) и спрашивать — он вас бьёт? Зачем он даёт вам деньги — чтобы вы не жаловались?
У них так не принято: они считают, что дети во время обучения должны испытывать удовольствие. Я с этим не согласен: так они воспитывают гигантское количество абсолютных бездельников, бездарно тратящих свою жизнь. От того, что я кричал на детей, дети не испытывали меньший кайф от музыки — один из них потом подошёл и сказал мне: «Благодаря вам я открыл наконец, что такое Шуберт». Было приятно. Пока я им рассказывал, я сам для себя открыл, что такое Шуберт…
То же и с животными. Я всегда относился к своим животным достаточно строго, и при этом у нас всегда была взаимная любовь. А свою нынешнюю кошку Муську я привёз из Тольятти. Она за мной шла по улице, долго, километров пять-шесть. Я её подобрал. А у меня был концерт с квартетом Глинки, в ДК «Юбилейный». И директор тамошний — она просто обалдела: у меня аншлаг, а я в какой-то драной куртке (котёнок мне разодрал новенькую итальянскую кожаную куртку!) ношусь по ветврачам, вместо того чтобы репетировать, потому что у кошки обнаружился ушной клещ. Приехала Лена Щёлокова, ведущая концерта, и вместо того чтобы заниматься программой, забрала у меня кошку, унесла в ванную и там её мыла. Вот этим и занимались музыканты перед концертом.
— Ну что ж. Не всё же один сухой академизм.
— А его никогда и не было. Вы же сами видите.
— Вижу. Но давайте теперь перейдём к тому, от чего в начале разговора я вас попросил отойти: к Даниилу Крамеру как музыканту, практику, продюсеру, организатору совершенно уникальных по своей технологии и размаху джазовых мероприятий. Эта тема, правда, совсем не для этой рубрики, поэтому с публикацией второй части разговора мы пока торопиться не будем. Итак, что же вы скажете о той своей ипостаси, в которой вы хорошо знакомы любителям джаза по всей России?
— Рассказываю…
Окончание в следующем номере.
*
Текст: Юрий Льноградский. Публикация: «Джаз.Ру» №3 (апрель/май 2007)